Солдатский маршал [Журнальный вариант] - Сергей Михеенков

2. Приказ довести до всех рядовых, сержантов, офицеров всех родов войск».

Немцы бросили на выручку окружённых танковую дивизию «Герман Геринг». На следующий день усилили её 20‑й танковой и 45‑й пехотной. Все контратаки были отбиты. 21‑я армия к исходу дня 20 марта покончила с окружённой группировкой. Около 30 000 человек было убито, 15 000 пленено.

Затем была уничтожена группировка в районе городов Ратибора и Рыбника.

Союзникам немецкие войска в эти дни так яростно не сопротивлялись.

Полутораметровые стены каменных домов, превращённых в крепости, артиллеристы 60‑й армии генерала Курочкина пробивали с открытых позиций. В дело были брошены батареи тяжёлого калибра, в том числе и 203‑мм гаубицы большой мощности. В проломы шли ударные сапёрные части и пехота.

Немцы перебросили с других направлений и ввели в бой 17‑ю и 8‑ю танковые дивизии. Это были старые знакомые Конева, с которыми он имел дело ещё во время летних боёв 41‑го. И Конев, чувствуя напор, тоже вводил в бой свои резервы. Резервы были. Но их надо было и беречь для решающего штурма.

31 марта с ратиборской и рыбницкой группировками врага было покончено. На этот раз стояла хорошая погода, и авиация, особенно штурмовая, буквально ползала на пузе по переднему краю, уничтожая немецкую бронетехнику, подавляя артиллерию и пулемёты.

Тогда же, 31 марта, наступила действительная пауза.

Продлилась она недолго.

В конце марта 1945 года Конева вызвали в Ставку.

Он уже знал, что Берлин будет брать сосед справа, а его войскам отведена роль щита с юга с дальнейшей задачей выйти к Эльбе и встретить там союзников. Союзники, в особенности англичане, тоже рвались к Берлину. Черчилль вдруг спохватился: «Русские армии, несомненно, захватят всю Австрию и войдут в Вену. Если они захватят также Берлин, то не создастся ли у них слишком преувеличенное представление о том, будто они внесли подавляющий вклад в нашу общую победу, и не может ли это привести их к такому умонастроению, которое вызовет серьёзные и весьма значительные трудности в будущем? Поэтому я считаю, что с политической точки зрения нам следует продвигаться в Германии как можно дальше на восток и что в этом случае, если Берлин окажется в пределах нашей досягаемости, мы, несомненно, должны его взять. Это кажется разумным и с военной точки зрения».

Сталин почувствовал, что союзники при виде близкой добычи не прочь нарушить соглашения, достигнутые в Ялте в феврале 1945 года о разделе Германии. А это означало, что Англия и США уже начали репетировать новый акт — вытеснение Советского Союза, его войск, из освобожденной Европы. Сталин следил за всеми изменениями в настроениях и намерениях союзников очень внимательно.

Коневу приказано было встретить их на южных подступах к Берлину. Встретить — означало остановить на линии соприкосновения.

Но ему хотелось войти в Берлин. Война уже заканчивалась. В штабах это чувствовалось особенно. События четырёх минувших лет уже медленно переплавлялись в историю, незаметно для неискушенного глаза деформируясь и обретая застывшие, канонические формы. Маршал прекрасно понимал, что в краткий её курс войдут три–четыре, быть может, пять, основных, наиболее ярких операций. Столько же имён. Взятие Берлина — это апофеоз. Пик общенародной мечты, выжившей на руинах страданий и надежд. Берлинские бои в памяти народа останутся обязательно. И герой берлинской эпопеи станет народным героем и любимцем. С его именем будет ассоциироваться победа. На его главу будет возложен венец победителя. Все остальные, пусть и не менее достойные, и осыпанные орденами и почестями, будут рядом или вокруг. Около или поблизости.

Конев весьма точен в своих мемуарах. Но, должно быть, память изменяла и ему. В мемуарной книге «Сорок пятый» он пишет: «Первого апреля 1945 года в Москву в Ставку Верховного Главнокомандования были вызваны командующий 1‑м Белорусским фронтом Маршал Советского Союза Г. К. Жуков и я».

Мы ещё вернёмся и к этому фрагменту мемуаров, и к самой встрече в Ставке маршалов и Верховного.

А теперь вчитаемся в мемуары генерала армии Штеменко: «…как только обнаружились первые симптомы поползновений союзников на Берлин, последовал немедленный вызов в Москву Г. К. Жукова и И. С. Конева.

31 марта Генеральный штаб рассмотрел совместно с ними замысел дальнейших действий фронтов. Маршал Конев очень разволновался при этом по поводу разграничительной линии с 1‑м Белорусским фронтом, ведь она не давала ему возможности для удара по Берлину. Никто, однако, в Генштабе не смог снять это препятствие.

На следующий день, 1 апреля 1945 года, план Берлинской операции обсуждался в Ставке. Было подробно доложено об обстановке на фронтах, о действиях союзников, их замыслах. Сталин сделал отсюда вывод, что Берлин мы должны взять в кратчайший срок; начинать операцию нужно не позже 16 апреля и всё закончить в течение 12–15 дней. Командующие фронтами с этим согласились и заверили Ставку, что войска будут готовы вовремя».

Напомню, генерал Штеменко в то время возглавлял оперативное управление Генштаба. Владел полной информацией. Она и легла потом в основу его мемуаров.

Штеменко пишет, что в Генштабе они вместе с двумя маршалами обсуждали берлинскую тему 31 марта.

Значит, всё же 31 марта…

Итак, маршалы вошли в большой кабинет Сталина. За столом под портретами Суворова и Кутузова сидели члены Государственного Комитета Обороны, а также начальник Генерального штаба А. И. Антонов и начальник главного оперативного Управления С. М. Штеменко.

Сталин тут же перешёл к главному. Попросил генерала Штеменко зачитать некую телеграмму, суть которой сводилась к следующему: союзники стягивают на берлинское направление дополнительные силы, создаются группировки, таким образом, план взятия Берлина союзными войсками нужно рассматривать как реальность.

Когда Штеменко дочитал телеграмму, Верховный обратился к маршалам, задал вопрос сразу двоим:

— Так кто же будет брать Берлин, мы или союзники?

Конев в мемуарах пишет: «Так вышло: первому на этот вопрос пришлось отвечать мне, и я ответил:

— Берлин будем брать мы, и возьмём его раньше союзников.

— Вон какой Вы, — слегка усмехнувшись, сказал Сталин и сразу в упор задал мне вопрос по существу: — А как Вы сумеете создать для этого группировку? У Вас главные силы для этого находятся на Вашем южном фланге, и Вам, по–видимому, придётся производить большую перегруппировку.

Я ответил на это:

— Товарищ Сталин, можете быть спокойны: фронт проведёт все необходимые мероприятия, и группировка для наступления на берлинском направлении будет создана нами своевременно.

Вторым отвечал Жуков. Он доложил, что войска готовы взять Берлин. 1‑й Белорусский фронт, густо насыщенный войсками и техникой, был к тому времени прямо нацелен на Берлин, и притом с кратчайшего расстояния».

Верховный выслушал обоих маршалов и остался доволен их докладом и решимостью выполнить приказ. Приготовления союзников всё же продолжали его беспокоить. Он поручил маршалам подготовить прямо здесь, в Москве, в Генштабе, свои планы, согласовать вопросы взаимодействия и доложить ему не позднее, чем через сутки–двое.

Работали Конев и Жуков в отдельных комнатах. Но иногда собирались в кабинете у Антонова или Штеменко, чтобы увязать некоторые принципиальные вопросы.

Штеменко: «Работа Генштаба по планированию завершающих ударов крайне осложнилась категоричным решением Сталина об особой роли 1‑го Белорусского фронта. Овладеть столь крупным городом, как Берлин, заблаговременно подготовленным к обороне, одному фронту, даже такому мощному, как 1‑й Белорусский, было не под силу. Обстановка настоятельно требовала нацелить на Берлин по крайней мере ещё и 1‑й Украинский фронт. Причём, конечно, нужно было как–то избежать малоэффективного лобового удара главными силами».

2 апреля маршалы вновь были у Верховного. Докладывал Антонов. Потом командующие фронтов. Сталин никаких существенных замечаний не высказал. Он доверял им.

Когда Конев закончил свой доклад, Верховный сказал:

— В связи с тем, что в Прибалтике и в Восточной Пруссии фронты начинают сокращаться, могу вам выделить две армии за счёт прибалтийских фронтов: двадцать восьмую и тридцать первую.

Обе армии были знакомы Коневу по боям 41‑го и 42‑го годов под Смоленском и Ржевом.

В директивах фронтам берлинского направления было сформулировано: Берлин атакуют войска 1‑го Белорусского фронта; армии 1‑го Украинского должны тем временем разгромить противника в районе Котбуса и южнее Берлина с выходом к 10‑му дню операции на рубежи юго–западнее Берлина, к реке Эльбе. Всё. Вот его роль в районе Берлина.

Конев неожиданно заявил, что войска 1‑го Украинского фронта тоже полны решимости штурмовать Берлин. При этом начальник Генштаба ещё раз обратил внимание Верховного на то, что существующая разграничительная линия фактически исключает намерение маршала Конева и участие его войск в штурме Берлина. Конев стоял на своём, доказывая, что при существующей конфигурации фронта и расположении группировок целесообразно «нацелить часть сил 1‑го Украинского фронта, особенно танковые армии, на юго–западную окраину Берлина».